Евгений Вюртембергский (1788-1857) - русский генерал от инфантерии, племянник императрицы Марии Феодоровны (супруги Павла I).
В смоленском сражении — генерал майор, командующий 4-й пехотной дивизией в составе 1-й Западной армии.
Мемуары герцога Евгения фон Вюртемберг
Франкфурт-на-Одере, 1862 г.
Friedrich Eugen Karl Paul Ludwig von Württemberg
Memoiren des Herzogs Eugen von Württemberg. T. 2
Frankfurt an der Oder: In Commission bei Harnecker, 1862.
Впервые на русском языке фрагмент мемуаров принца Евгения Вюртембергского о драматичной и героической обороне Смоленска 17 августа 1812 года
/ с. 1-11 /
Вид утром 17 августа с высот Петербургского предместья на расположение генерала Дохтурова по ту сторону Днепра в предместьях Мстиславльском и Рославльском и на необозримые неприятельские войска, что обступили генерала вкруговую, был в высшей степени удивительным. Его отряды вынуждено вернулись к своим расположениям в предместьях, позади которых была городская стена в некоторых местах толщиной до 16 футов. Их отступление таким образом должно было быть очень трудным. В самом городе, однако, не было сделано приготовлений для расстановки пушек, [1] и лишь немногие были поставлены для защиты от пехоты. Занятием подобия прикрытого пути перед воротами, казалось, пренебрегли. Все расположение армии, с угрозами левому флангу и главным коммуникациям (мостам), не было расчитано надолго и было столь несчастным во всех отношениях, что это ярко чувствовал и генерал Барклай.
В 8 утра еще можно было увидеть русских вне предместий в отдельных стычках. Наполеон хотел утвердиться в своем намерении прежде чем непосредственно атаковать. Лишь в 2 часа пополудни его колонны пришли в движение. Ней слева бросился к так называемой Цитадели, где ему виделось самое слабое место, укрепленное только палисадом. Одна из его дивизий была здесь отбита с потерями. В отличие от нее, две другие прорвались через Краснинское предместье до прикрытого пути перед городской стеной. Даву, который с дивизиями Морана, Фриана и Гюдена атаковал предместья Мстиславльское и Рославльское в центре, наткнулся на упорное сопротивление дивизии генерал-лейтенанта Капцевича и только после двухчасовой кровавой бойни стал их хозяином. Понятовский, который набросился с польскими дивизиями Зайончека и Княжевича справа на предместья Никольское и Раченка, после долгой борьбы принудил Коновницына и Неверовского разом отступить в город. Сильная батарея, которую Барклай расположил по эту сторону Днепра напротив предместья Раченка, сдерживала продвижение поляков, угрожающих нашим мостам. Также были отправлены гвардейские егеря для поддержки этой восточной стороны города. – Должно быть было 4 часа дня, когда генерал Дохтуров после нескольких предшествующих донесений наконец сообщил, что он при повсеместном натиске противника вынужден отступить при полном истощении сил своих войск.
- Моя дивизия стояла как раз в это время позади главнокомандующего, и я предложил меня самого срочно направить в город, чтобы доложить об истинном положении дел. За мостом я вскоре оказался окружен такими плотными массами раненых, сквозь которые было почти невозможно пройти.
Трудно было вообразить что либо ужаснее, чем это зрелище. Посеченные лица, изуродованные конечности и кровь потоками обозначали вереницу этой покидавшей сражение толпы, которая от мостов до Молоховских ворот заполняла целиком широкие улицы и прерывалась настигающими ее ядрами неприятеля, которые покрывали этот жуткий путь трупами.
Остатки 27-й дивизии и некоторые полки 7-го корпуса стояли слева от города. Правый фланг а также цитадель защищала 24-я дивизия, скученная 3-я дивизия Коновницына заполняла пространство под Молоховскими воротами. Все остальные войска корпуса Дохтурова к этому времени в большинстве своем, за редким исключением, находились в сражении.
Я нашел генерала Дохтурова сразу за Молоховскими воротами, окруженного свитой, под градом пуль. Коновницын был очень деятелен и энергичен, однако и ему тоже казалось, даже при совершенной выдержке свежих войск, город безвозвратно потерян. "Это так и не иначе," – крикнул он мне. – "Вид неприятеля вас убедит в этом." Мы только продрались сквозь толпу за воротами, стоявшую на мосту, который вел через ров. Здесь ружейная пуля разбила генералу Коновницыну эфес шпаги. [2] Было видно, что противник занимает дома на той стороне. Это дало надежду выиграть время. – При нашем возвращении близко от ворот граната ударила в гущу 3-й дивизии и в ней разорвалась.
К счастью, я немедленно, с первого взгляда, оценил потери, понесенные корпусом Дохтурова, и просил генерала Барклая отправить мою (4-ю) дивизию, тогда еще насчитывавшую 6700 человек. Я поспешил ей навстречу и приказал Тобольскому и Волынскому полкам сразу же после моста повернуть налево, в Рачевское предместье, где они, совместно с гвардейскими егерями и несколькими батальонами 12-й и 27-й дивизий, успешно атаковали поляков. Здесь, при безплодной попытке проникнуть в город через пролом в крепостной стене, пал под штыками наших гренадеров генерал Грабовский, а загоревшееся вскоре предместье погребло под своими развалинами тысячи неприятельских трупов. С нашей стороны здесь же был тяжело ранен командир Волынского полка 4-й дивизии полковник Курносов.
– Между тем, бригада Пушницкого пробиралась через город. Наибольшая опасность была теперь на правом фланге, и бригада должна была переместиться туда для оказания поддержки дивизии Лихачева. При этом она выдержала жаркую схватку, в ходе которой был ранен подполковник Минского полка Штерлих. Вместе c 4-м егерским полком мне наконец-то удалось выбраться через Молоховские ворота наружу, чтобы и здесь вытеснить неприятеля из ближайших окрестностей и снова занять покрытый путь. Когда мы пошли в атаку, первые шеренги были полностью скошены огнем противника, однако передовой батальон этого отважного полка, возглавляемый майором Гейдекеном, под градом железа и свинца все-таки прорвался вперед и неудержимо устремился в покрытый путь. Эта столь удачная контратака, как мы теперь знаем из французских донесений, буквально спасла положение - имено к этому моменту неприятелем были скрытно сосредоточены штурмовые колонны, нацеленные на позиции, удерживаемые Коновницыным, а я сам должен был снова поворачивать в предместье Раченку, куда меня вновь настоятельно направлял новый приказ Барклая. Наполеон решил, что настало время пушек, и не менее сотни орудийных жерл обрушили свои ядра на предместья и городские стены. Когда бой здесь был завершен, я приказал Тобольскому и Волынскому полкам вернуться в покрытый путь позади Раченского предместья. Однако, канонада не дала никакого иного результата, кроме начала уничтожения процветающего города, занявшегося многочисленными пожарами, которые вскоре слились в один огромный, устремившийся вверх огненный столб, пышущий адским жаром даже на большом расстоянии.[3]
Эти события не сломили мужество защитников и еще поздним вечером егеря нашей 17-й дивизии снова заняли большую часть Краснинского предместья.
В этот день неприятель потерял от 10 до 12 тысяч человек, хотя объявлял, что меньше. Русские свои потери исчисляли в 7000 человек. [4]
Я доложил генералу Барклаю, что уверен - можно удерживать Смоленск также и на следующий день, но его основательные доводы оказались убедительнее моих заверений. После того, как были сняты с позиций и выведены войска, сражавшиеся под командованием генерала Дохтурова уже с самого начала битвы, в городе оставались только мои части. Под утро и я, находясь у Молоховских ворот, куда вернулся, обеспечив левый фланг, получил приказ оставить город. До этого главным делом гвардейского и 6-го егерских и Тобольского и Волынского полков стало спасение многих польских раненых из пылающего Раченского предместья. Там же был обнаружен и раздетый труп генерала Грабовского, которого опознал его двоюродный брат, служивший в чине полковника в нашей гвардии. После моего отхода из города егеря 3-й и 17-й дивизий составили авангард в Санкт-Петербургском предместье и разрушили мост через Днепр.
Теперь, пожалуй, можно спрашивать: "Зачем Барклаю нужна была бойня, если, благодаря ей, он больше не мог претендовать на город, обладание которым было куплено так дорого? " Это решение вызывает много обоснованных сомнений; однако дело Барклая оправдано судьбой. Если бы Наполеон не должен был атаковать Смоленск с таким большим расходом сил, если бы после такой кровавой встречи Барклай не убрался, так что предполагаемая победа оставила неприятеля в том же положении, тогда французский император заподозрил бы определенный план в действиях русских генералов и не последовал дальше.
Барклай должен был объявить дальнейшее отступление. Все подкрепления ожидались под Москвой. Настало время овладеть этой дорогой, так как враг своим правым крылом почти накрыл ее.
Наполеон сделал бы все, чтобы разбить русских при Смоленске; но перед дальнейшим их преследованием он получил своего рода предострережение. Кажется, доказано, что все его маршалы выглядели согласными остаться теперь в завоеванных землях. Сам же Наполеон мог колебаться. Отдыхать на полпути было не в его характере. Но он не распознал опасности дальнейшего преследования, и, это ясно, шаг за шагом соблазнялся данным мероприятием.
Неприятеля лучше всего обмануть, когда в силу обстоятельств он связан действиями, продиктованными здравым смыслом. Так было и в данном случае в нашем долгом предприятии, которое Наполеона спровоцировало и ввело в заблуждение. Собственно даже детали поведения Барклая растягивались в неоднозначности. Это были действия, приведшие его на грань низвержения, и которые при этом оказанным сопротивлением навязали противнику убеждение в русской воинственности, и которые оставили бесплодной цель всех его желаний: генеральное сражение после каждого длительного марша.
Французы заняли город Смоленск утром 18 августа. Весь день перестреливались на берегах Днепра. Моя дивизия была переведена на крайний правый фланг. Позади нее стоял Платов с казаками. Напротив недалеко от реки весьма беззаботными плотными массами расположился Ней. Я сообщил об этом Багговуту и предложил: "артиллерию 2-го корпуса собрать ночью, чтобы поднять на берег для приветствия вражеских бивуаков и одновременно растревожить неприятеля переправой казаков."
[1] - Так как, согласно рапортам Раевского, поочередно 70 орудий 16 числа должны быть введены в действие (см. Михайловский-Данилевский, т.2, с.97), то из этого следует, что он, кроме так называемой Цитадели, главным образом занял предместья, как это признает также Михайловский-Данилевский. В описании сражения 17 августа этот автор не очень хорошо осведомлен, хотя он и ссылается на мой дневник. Боевой журнал 2-го корпуса опубликован моим последним начальником штаба, теперь уже бывшим прусским генералом от инфантерии фон Хоффманом, который сам, правда, в 1812 году состоял в 4-м корпусе; собраны и конфиденциально получены записки от моего дежурного полковника. Это произошло вскоре после дела, поэтому мне видны все ошибки. - прим. Евгения Вюртембергского.
[2] - Не могу не вспомнить об одном из самых дорогих моему сердцу умершем товарище по оружию, тем более, что тяжелое ранение весной 1813 года удалило его до конца войны с театра военных действий, которые необходимо было бы отнести к значительнейшим историческим событиям. Коновницын был человек, которого по его качествам, можно поставить на стороне ярчайших светил блестящей эпохи Наполеона, не затеняя их славы. - прим. Евгения Вюртембергского.
[3] - Я не могу с полной уверенностью утверждать о причастности русских к пожару, но, вероятно, они все-таки могли на это решиться. - прим. Евгения Вюртембергского.
[4] - С русской стороны погибли генерал-майоры Скалон и Балла. - прим. Евгения Вюртембергского.
Источники:
http://books.google.ru/books?id=sFQ6AAAAcAAJ&printsec=frontcover#v=onepage&q&f=false
http://dlib.rsl.ru/01004432054
© Перевод А.Зеленский, 2013. При цитировании ссылка на сайт обязательна.
Поделиться ссылкой:
