Жан-Франсуа Булар (Jean-Francois Boulart) (1776-1842) - французский бригадный генерал, артиллерист, военный чиновник. В 1812 году командовал артиллерией 3-й дивизии пехоты Императорской гвардии в корпусе маршала Лефевра.
Военные мемуары генерала Булара о войнах республики и империи
Париж, 1892.
Jean-François Boulart.
Mémoires militaires du général Bon Boulart sur les guerres de la république et de l'empire
Paris, 1892.
/ с. 246-251 /
13 августа гвардия покидает Витебск и я вместе с ней. Мы движемся ускоренными маршами через леса и по скверным дорогам к Днепру, или, по-старинному, к Борисфену, который переходим 14-го, у Росасны, по плавучему мосту. В процессе этого перехода, помнится, моя артиллерия всю ночь следовала за командой понтоньеров, которая двигалась с частыми остановками и отчаянно медленно, за что заслужила дружные «благословения».
Это старое название Борисфен, связанное с классическим прошлым, заставило меня увидеть реку с особым интересом.
Гвардия сосредоточилась в половине льё от переправы, и во время остановки я был свидетелем забавной сцены. Недалеко от моего бивака, напротив маленького домика, стояла дюжина ульев с медом, который захотели стащить несколько солдат дилетантов. Беда в том, что пчелы бросились на наглецов и принудили к проворному бегству; но теперь эта участь постигла батальон, марширующий около ульев; внезапно пчелы в ярости бросаются на невиновных идущих мимо, и в одно мгновение батальон оказывается по настоящему разгромлен. Это было действительно забавно, и по прошествии многих лет я не могу думать без смеха о том, как солдаты разбегаются, мечутся во все стороны, чтобы уклониться и избавиться от своего необычного противника. Может быть глупо рассказывать о подобном событии, но у меня нет другой цели, кроме как освежить мои воспоминания, как хорошие, так и плохие, и здесь нет ничего кроме смеха для тех кто видел эту картину. Еще это доказывает, что среди наших тяжелых забот было довольно малого, чтобы от них отвлечься, и, к счастью, это было так легко устроить.
В тот же день мы ночуем за Красным. На следующий день были именины Императора, мы отмечаем их на привале обычными залпами, и, в силу особых обстоятельств, придающих этим залпам новый интерес, это порох, захваченный в сражении при Красном, делающем нам честь. На этом же привале мне было приказано взять шесть русских пушек, трофеи Красного, которые возбудили наше любопытство тем, что они были новыми и первыми, которые мы видели с начала кампании.
Наконец, 17-го утром мы подъезжаем к Смоленску. Мы сражались там накануне и продолжили в этот день с целью взять город штурмом, то есть открытой силой.
Смоленск - внушительный город, более полутора льё в окружности, разделенный на две части Днепром. Часть, что лежит перед нами, построена на холме. Его окружают высокие и очень толстые стены с многочисленными башнями, которым предшествует прикрытый путь и глубокий овраг, который действует как ров по всему нашему фронту. Тем не менее его цитадель имеет бастионы. Его внешний вид величественный: в куполах церквей есть что-то азиатское. Первый российский город на этом рубеже, священный город, своеобразный оплот против литовцев. Его захват имел для нас первостепенное значение, и как плацдарм для дальнейшего продвижения или остановки, и как город ресурсов. Поэтому солдаты сражались яростно от радости атаковать, наконец, русских, которые так долго бежали от них и завели в столь дальние края! Счастливые от того, что могут положить этому конец, считая, что единственная честно выигранная битва установит мир!
На протяжении всего боя артиллерия гвардии оставалась неподвижной, за исключением трех батарей, которые были вызваны для прорыва. Расположенная побатарейно перед линиями пехоты, прикрывавшими ставку Императора, и в пределах пушечного выстрела от крепостных валов, она была отчасти свидетелем кровопролитной борьбы, но не принимала в ней участия. Если атака была энергичной, то и оборона была не менее упорной. Однако нам удалось вытеснить русских из предместий, запереть их внутри и установить батареи, которые били по мосту, связывающему одну часть города с другой. Один бастион был открыт для прорыва, ворота можно было разбить, сделав трудным отступление, все указывало на скорый конец этой кровавой резни. Однако русские держались вплоть до темноты. Затем вспыхнул пожар, который поминутно расширяясь и усиливаясь в конце концов накрыл весь город.
Сквозь ужас этого зрелища русские стрелки, стоящие на валах и выделяющиеся на фоне пламени, как черти посреди ада или как китайский театр теней, представали в совершенно новом причудливом виде.
Быстрое развитие этого пожара не оставляло сомнений в том, что это дело рук русских. Он опечалил нас не столько из-за морального эффекта, который всегда производит огромное бедствие, и не из-за всевозможных ресурсов, которые пожирало пламя, сколько из-за того, что он явил со стороны врага ожесточение, которое не оставляло больше шанса договориться, и что он в своем роде прояснил все наше будущее.
На следующий день, 18-го, армия овладела городом, который русские оставили ночью, и император разместил там свою главную квартиру. Я же со своей артиллерией и артиллерией Коттена расположился в пригороде Никольском, среди мертвецов, все еще покрывавших театр кровавой бойни. Мы нашли там весьма скромный и не залитый кровью дом, расквартировались в нем, и тут же любопытство толкнуло нас в город. Подступы к воротам, внутрений двор батареи в форме подковы, прикрывающей ворота, завалены убитыми, главным образом русскими — это отвратительная картина. В городе картина еще более ужасна: пылающие дома, дома сгоревшие, руины, трупы, население в отчаяном положении, картина страданий в самых душераздирающих формах — таково печальное зрелище, которое предстало перед нашими глазами. Самая большая церковь Смоленска забита мужчинами, женщинами, детьми, которые отправились искать в ней спасения, паперть тоже заполнена ими: какие выражения на всех этих лицах! Сердце разрывается.
Мы прибыли к городским воротам, которые ведут к Днепру. Они заперты, снаружи слышны ружейные выстрелы. Я поднялся в помещение, построенное над этими воротами, и оттуда, через оконные рамы или точнее люкарны, к которым было не подойти иначе, чем с осторожностью, я обнаружил и русло реки, и мост, от которого остались только обломки, и другую часть города, построенную на склоне холма. Она все еще охвачена пламенем, и разрушения от огня там больше, чем на левом берегу. Немногие стрелки, укрывшиеся за руинами и в садах, обстреливали и стреляли в ответ по французским солдатам, находившимся на нашем берегу. В той же комнате, где был я, офицер с эполетами полковника, расположившись в люкарне, вел ружейный огонь, последовательно разряжая ружья своего поста по неприятельским тиральерам, и в это время какой-то пейзанин1 прыгнул в челнок и направился к нашему берегу. Теперь мой офицер стрелял по нему, поразил его пулей. Он быстро вернулся на исходную точку и успел спрятаться до того, как другой выстрел добьет его. Я спрашиваю, кто этот стрелок. Это сам маршал Даву. До меня уже дошло.
В месте с тем, смертные останки генерала Гюдена, генерала высшей репутации, смертельно раненного в сражении при Валутиной горе, были привезены в Смоленск. Они были похоронены в бастионе цитадели с почестью, достойной человека, которого так уважали, любили и о котором сожалели. Эта церемония, на которой я присутствовал, показалась мне величественной и важной. Было легко увидеть в этой печальной и религиозной тишине, что большие размышления о будущем занимали все умы, независимо от сожалений, высказанных в прославление покойного.
Фактически, всем хватило усталости, удачи и славы кампании, никто не хотел идти дальше, потребность и желание остановиться ощущались и честно выражались всеми. Что решит Император в этих трудных обстоятельствах? Это было причиной общего беспокойства, которое я тоже живо разделял.
Наш форсированный переход из Витебска к Смоленску не имел конечной цели выйти на Москву, это был просто маневр, внушенный Императору вспышками гения, которые его так отличали и до сих пор превосходно ему служили. Целью императора был не захват Смоленска, а переправа там через Днепр с тем, чтобы изменив направление влево, нагрянуть в тыл русской армии, находившейся между Двиной и Днепром на позиции, параллельной той, что была у нас перед Витебском, дабы прервать ее линию сообщения с Москвой и отрезать от отдельных корпусов. Эта блестящая, дерзкая концепция могла иметь огромные результаты и привести к неизбежному миру, но принесла нам лишь взятие Смоленска, куда мы прибыли на полдня позже, чем, к сожалению, опередивший нас корпус русской армии. Единственно, захват Смоленска был вообще большим достижением, он увеличивал ценность нашего положения в Витебске: это был превосходный пункт авангарда.
Но неизбежность увлекла Императора в сторону Москвы, это было его предназначение, которое должно было свершиться, и другое — у России.
24-го, в самом Смоленске, он провел смотр всей гвардейской артиллерии, которая за несколько дней отдыха вернула свою обыкновенную красоту, и вечером того же дня отправил ее в направлении Москвы.
Во время следования по полю сражения у Валутиной горы и по мосту, около которого был смертельно ранен генерал Гюден, я дал волю грустным воспоминаниям об этом достойном генерале. Недальнее расстояние отсюда, по направлению к деревне Лубино, дорога и обочины, склоны холма все еще были забиты мертвыми русскими, боевые линии были начертаны трупами, воздух был заражен ими.
Дорогобуж и Вязьма единственные города, едва достойные упоминания, которые мы встречаем до Гжатска на десятидневном марше. Эти города и городки на пути были сожжены нашим неприятелем, что свидетельствует с их стороны о твердом плане не оставить нам ничего кроме руин. Наш марш не был сильно замедлен русскими, тем не менее, каждый день наш авангард имел стычки с ними, казалось, они уступали нам территорию, потому что им так удобнее, их поведение лишь иногда было таким, что мы рассчитывали на сражение.
/ с. 269 – 271 / (ноябрь)
В отношении нашего марша, я должен не забыть сказать о наших нелепых нарядах, которые его характеризовали и придавали ему дикий вид. При первом появлении холода каждый одевался в самое теплое, что у него было; офицеры, главным образом, почти все имели пальто, шубы или вилчуры2, отороченные более или менее красивыми мехами, мужские и женские, не подходящие им по размерам, всех цветов и форм. Головные уборы не предлагали меньшего разнообразия. Вообразите себе теперь под этой одеждой и грязными полуобгоревшими головными уборами человеческие фигуры, с мрачными впалыми глазами, с длинными и густыми бородами, с еще более длинными усами, с кожей, покрытой грязью и копотью. Представьте себе сосульки, висящие из их носов по усам и приклеившие бакенбарды к воротникам пальто или меху, заиндевелые ресницы и волосы персонажа. Увидьте еще эти гротескные фигуры, с трудом шагающие в обуви всех видов, часто собранной из лохмотьев, кусков ткани и меха, связанных вместе веревкой, и у вас будет не полное впечатление о зрелище, которое мы представляли. Солдаты были еще более отвратительными. Самые оборванные нищие вызывают жалость, мы с виду внушали ужас!
Я уже сказал, что мы были в Дорогобуже, когда выпал первый снег. Именно с этого момента я сообщу отдельные факты, заслуживающие упоминания, которые во время этого долгого отступления отличали один день от другого.
В Смоленске, 9 ноября, мы не вошли в старый город. Моя артиллерия проследовала между двух частей города, вдоль Днепра, под стенами старого города, потом она повернула налево, с трудом взобралась наверх, прошла под цитаделью и разместилась около ворот на Красное, на некоем подобии променада, чьи деревья служили нам укрытием от снега, почти также полезно как послужили летом против солнца. Мы получили раздачу хлеба, сухарей и мяса, и я имел удовольствие угостить некоторых моих товарищей сносной кухней.
При оставлении Смоленска проблемы очень пересеченной местности, которую наши предшественники утоптали в ледяной накат, замедлили марш артиллерии и сильно утомили моих лошадей. Я предвидел последствия этого марша и с трудом прибыл в Корытню. Мои запасы еды были исчерпаны, день 15-го был менее мучительным в походе, но более опасным из-за соседства с врагом, который, направляясь к Красному по дороге, очень близкой к нашему левому флангу, весь день докучал нам казаками. В полутора лье от Красного батарея гвардейской конной артиллерии, которая шла перед нами, была вынуждена сделать несколько выстрелов из пушек. Фургон генерала Дево был захвачен.
Немного дальше был овраг, который нужно было перейти по мосту, и непосредственно за которым на подъем шла цепь холмов. Это дефиле стало причиной невероятного скопления экипажей всех типов. Прибыв туда, на исходе дня, я осознал невозможность пройти в ближайшие несколько часов. Я немедленно решаю делать привал и кормить людей и лошадей.
Генерал Кирженер (инженеры Гвардии) командовал моим эскортом. После трех часов остановки мне доложили, что все движение экипажей, всякий проезд по мосту прекратился, что заторы непроходимы. Однако, справедливо рассудив, что соседство казаков слева от меня, которыми я уже был сыт по горло, делало мое положение критическим, я решил выступить и силой пробиться сквозь это беспорядочное сборище повозок. Я приказал, чтобы все мои упряжки следовали друг за другом очень близко, без интервалов, дабы не быть отрезанными, и сам стал во главе колонны.
Силами мужских рук я отодвигал экипажи, которые препятствовали моему проезду, или опрокидывал их. Мои экипажи продвигаются, завершая сделанный ими день, двигаются медленно, ломая и сокрушая все встречное, без криков, воплей, слез и стонов, ни на мгновение не останавливаясь. Наконец, после тысячи мучений, голова прибыла на мост, который еще нужно было деблокировать, и достигла самого начала затора. Путь свободен, это правда, но он круто берет вверх, а земля — лёд. Я колю лед, беру землю на боковых откосах дороги, прорытой в холме, и бросаю ее на дорогу. Толкаю колеса, подавая личный пример, и как-то вытаскиваю экипажи один за другим на подъем. Раз двадцать я падал, поднимаясь и спускаясь с этого холма, но меня поддерживало желание достичь результата, это меня не остановило.
За час до рассвета вся моя артиллерия была на верху. Я двинул ее в путь, без промедления, без конвоя (тот уже достиг Красного). Как только рассвело я увидел слева от меня, в 800 или 1000 метрах, много казаков разведчиков, но я уже приближался к Красному и опережал их. Немного удлинив шаг, я вскоре оказался вне их досягаемости и прибыл без каких-либо других потерь, кроме нескольких лошадей, которые упали и остались на подъеме, по которому я только что поднялся.
Мое прибытие доставило большое удовольствие генералу Сорбье, который увидел в этом компромисс.
Я рассказал с некоторыми подробностями об этом обстоятельстве моей жизни, потому что это было трудно и потребовалось много энергии и силы воли, чтобы выбраться из затруднительного положения. Действительно, в обычных обстоятельствах, когда человек останавливается с наступлением темноты из-за какого-либо препятствия после целого дня пути, принято отдыхать по крайней мере до рассвета, и отправляться в дорогу только тогда, когда видно, куда ехать. Но я оценил ситуацию и мои опасения оправдались, поскольку после меня (точнее, после моей артиллерии) больше ничто не пришло с дефиле, по крайней мере свободно. Русские стали вверху, и эта масса разнообразных экипажей, этот затор, который я преодолел с такими усилиями и болью, и так мало жалея тех, кому я потревожил сон или сломал кареты, всё было захвачено. И однако маршал Даву, принц Евгений и маршал Ней были еще позади и должны были также преодолеть это препятствие.
1 - В данном случае, деревенщина — презрительное название русского солдата.
2 - Шуба из волчьих шкур мехом наружу.
Портрет: http://impereur.blogspot.com/2018/10/jean-francois-boulart-1776-1842.html
© Перевод А.Зеленский, 2021. При цитировании ссылка на сайт обязательна.
Поделиться ссылкой: