Перейти к содержимому

Жиркевич И. С.

Жиркевичgerb_alexander1ru

 

Жиркевич Иван Степанович (1789-1848) — генерал-майор артиллерии, симбирский и витебский губернатор, писатель-мемуарист. В 1812 году поручик 2-й легкой роты Лейб-гвардии пешей артиллерийской бригады.

Записки Ивана Степановича Жиркевича

Русская старина, 1874. Т. IX. - с. 207-244; Т. X. - с. 633-666.

Записки Ивана Степановича Жиркевича.

 

Т. X. / c. 646-651 /

В тот же день, вечером, подойдя к Смоленску, без всякого приказания мы расположились на Покровской горе, а на другой день ввечеру и армия подошла, и мы заняли следующую позицию: лицом к Петербургу, так что левый фланг упирал в Днепр, а правый – примыкал к дороге на Духовщину. По другую же сторону Днепра, у Красного, позицию занимала дивизия Неверовского. Тогда носились слухи, что Наполеон действительно приказал одному корпусу идти от Орши, усиленным маршем, к Смоленску, но что сие не выполнилось из опасения, ибо французы получили сведения, что государь в Смоленске делает смотр большому числу войск, при котором было не менее 200 орудий артиллерии. Последнее было действительно справедливо. Это обстоятельство дало возможность 2-й армии, которой командовал князь Багратион, соединиться с 1-й. Багратион, в чине полного генерала, был старее Барклая; но последний, кроме звания главнокомандующего, носил еще звание военного министра. Когда князь, предупредив прибытие своих войск, приехал часом или двумя ранее в Смоленск, то в ту же минуту отправился к Барклаю; но тот, узнав, что приехал Багратион, сам поехал к нему на встречу, и оба, один другому, предоставляли честь первенства. Но князь Багратион настоятельно сам подчинил себя младшему, утверждая, что тот, как военный министр, более облечен доверием государя. К несчастию, между сими двумя главными военачальниками согласие было непродолжительно.

Утверждение наше около Смоленска ознаменовалось тотчас событием, не имевшим до того времени подобного себе в армии… Беспрестанное отступление от границы до Смоленска, как я уже говорил выше, возбудило ропот, но сверх того, оставляя большое пространство родной земли неприятелю, солдаты привыкли не только равнодушно смотреть на разорение своего родного края, но даже и сами тому способствовали, рассуждая: «Лучше самим взять, чем отдать неприятелю». Они не считали для себя особенно важным преступлением, если по домам и оставленным усадьбам и брали что-либо, и вот источник мародерства, для которого на русском языке и названия не придумано. Около Смоленска оно дошло до чрезвычайности, и главнокомандующий, скрепя сердце, решился самою строгою мерою положить тому преграду. Около 20-го июля, при собрании отрядов от каждой части войск, расстреляли 7 человек на Покровской горе. Говорили, что в числе их два человека, едва ли виновные на самом деле, подверглись той же участи. Они были уличены в грубостях военному полицеймейстеру, которому, по своему понятию, считали ни мало неподчиненными, ибо военная полиция была еще новость для целой армии и как бы что-то ей чуждое. Военные у нас привыкли смотреть на полицию презрительно, и этот взгляд был распространен, начиная от солдата до высшего начальства.

До нашествия французов, в самом Смоленске жил мой зять, Фролов, служивший там при военном госпитале смотрителем; сестра же моя скончалась в марте месяце, когда мы подошли к Смоленску. Зятя я застал еще в его доме, но он уже собирался выехать вслед за моей матерью, которую я успел найти у моей тетки Адамовичевой, за Смоленском, верстах в 15-ти. Она перебиралась в Дорогобуж, к родному своему брату, весьма налегке; так мало думали, чтобы французы пошли далее Смоленска! Да и мы мечтали, что, по соединении обеих армий, дадут решительный отпор неприятелю. Конечно, были люди, которые рассчитывали и на противные результаты.

Деревня моей матери была за Днепром, верстах в 6-ти от Смоленска и почти в одном расстоянии от наших бивуаков, не проезжая город. Мужички наши с усердием, ежедневно, таскали ко мне живность и другие запасы, пока мы стояли близко к Днепру, и не только я, но и мои товарищи в эту стоянку имели хорошее продовольствие; кроме того, я каждый день по несколько часов проводил с невестой, ибо семейство ее прожило в Смоленске дней десять, а потом отправилось через Ельну в Москву, не зная решительно, где и у кого со временем будут иметь пристанище.

Близ Смоленска мы простояли около двух недель. Раз пять нас подавали вперед по береговой дороге к Витебску на Рудню и два раза доходили до деревни Гаврики, следуя всегда на деревню Шеломец. А как в каждой дислокации похода встречалось это последнее название, то солдаты прозвали эти передвижения «ошеломелыми», и действительно, мы сами не могли понять причину наших маршей и контрмаршей. Впоследствии Алексей Петрович Ермолов при мне рассказывал, «что тогдашнее наше положение до такой степени было сомнительно, что один Бог мог распутать наши дела… Наполеона потеряли из виду: то думали, что он обходит Смоленск и тянется боковыми путями на Москву; то – что он заслонил нам Петербург и думает дать туда направление всей своей армии».

– Один раз в Гавриках, – говорил Ермолов, – я был в таком положении, что едва ли когда кто другой находился в подобном. Барклай сидел среди двора одного дома на бревнах, приготовленных для построек; Багратион большими шагами расхаживал по двору, и ругали, в буквальном смысле, один другого. «Ты немец! Тебе все русское нипочем», – говорил князь. «Ты дурак и сам не знаешь, почему себя ты называешь коренным русским», – возражал Барклай. Оба они обвиняли один другого в том, что потеряли из виду французов и что собранные каждым из них сведения, через своих лазутчиков, одни другим противоречат! «Я же в это время, – добавил Ермолов, – будучи начальником штаба у Барклая, заботился только об одном, чтобы кто-нибудь не подслушал их разговора, и потому стоял у ворот, отгоняя всех, кто близко подходил, говоря, что главнокомандующие очень заняты и совещаются между собой».

Наконец 2 августа, когда мы стояли в параллель дороги на Духовщину, нам опять объявили поход на Шеломец и на Гаврики. Мы выступили вечером, часов в девять, всю ночь тянулись нога за ногу и едва прошли верст 10, как вдруг, в третьем часу утра, услыхали пушечные выстрелы за Днепром, и нас опять повернули, усиленным маршем, к Смоленску. Французы, маскируя свои движения, между Красным и Лядами, у местечка Рососны, сделали действительную переправу и ударили на Неверовского. Я не буду описывать то, что уже известно из реляций и чего сам не видал; но когда мы подошли к городу, то в глазах наших по другую сторону происходила жаркая свалка. Неверовский, со своими остатками, приперт был уже к самой стене города; гренадеры были высланы к нему на подкрепление и удержали французов. Справедливо ли, но как тогда, так и после слышал я, что возможностью подкрепления Неверовского гренадерами опять руководил случай. Гренадерами командовал принц Мекленбургский. Вечером 2-го числа, когда была прислана в его дивизию дислокация о походе, он так крепко спал, что его долго не могли добудиться; будили в несколько приемов, что взяло времени около 2-х часов, и двумя часами дивизия запоздала выступлением; а это опаздывание вместо вреда обратилось к нашей выгоде. Если бы гренадеры были несколько верст далее на походе, французы, оттеснивши Неверовского, непременно бы заняли Смоленск и были бы уже в тылу наших.

Бой 3-го и 4-го августа происходил в виду наших армий, которые в течение 2-х недель, стояли тылом к Смоленску, а лицом - к Петербургу; теперь же, когда дрались за Смоленск, мы стояли уже повернувшись на своей оси. Наша бригада в резерве стала на левом фланге, против Ра(ч)евского пролома, и одна из рот, вместе с нами составлявшая резерв артиллерийский, подполковника Нилуса, была отделена от нас и с этого берега Днепра фланкировала стену города, у этого пролома, с большею, конечно, славою, но без всякой для себя опасности; ибо в то время, когда французские колонны, пользуясь кустарниками и рытвинами, с этой стороны стали спускаться в обход стены к пролому, удачными выстрелами Нилусовой батареи были удержаны и не дошли до Днепра, а потому не могли на этот раз отрезать и уничтожить переправу для бившихся за Смоленск наших войск. Но до Нилусовой батареи не долетало ни одно неприятельское ядро, ибо она стояла гораздо выше той французской батареи, которая была направлена против неё.

Нашей бригадой, за отделением Ермолова к важнейшим занятиям, командовал полковник Эйлер. 3 августа, когда мы заняли нашу позицию, он, подойдя к моему бивуаку, вызвал меня и сказал:
– Ты хорошо знаешь, Иван Степанович, церковную службу и, верно, знаешь, какое читают Евангелие, когда служат молебен Божией Матери? Правда ли, что тут говорится, что она пробудет в отсутствии из дома три месяца и потом возвратится опять к себе?

Я отвечал, что хотя и говорится о трех месяцах, но это уже в прошедшем, а не в будущем отношении, и повторил ему буквально выражение этого текста Евангелия.
Он мне тут же прибавил:
– Ну, вот теперь на этом тексте основывают нашу надежду! Говорят, что мы Смоленск отдадим французам, но через три месяца опять будем тут же.

Тотчас вынесли чудотворный образ Божией Матери из церкви, что над Днепровскими воротами, и при этом пели непрестанные молебны, причем все повторяли эти слова.

В то время, когда происходила самая жаркая битва в Смоленске, который переходил на глазах наших несколько раз из рук в руки, и когда город весь был объят пламенем, я увидел Барклая, подъехавшего к батарее Нилуса и с необыкновенным хладнокровием смотревшего на двигавшиеся неприятельские колонны, в обход Ра(ч)евского, и отдававшего свои приказания… Но какая злость и негодование были у каждого на него в эту минуту за наши постоянные отступления, за смоленский пожар, за разорение наших родных, за то, что он не русский! Все накипавшее у нас выражалось в глазах наших, а он, по-прежнему бесстрастно, громко, отчетливо, отдавал приказания, не обращая ни малейшего внимания на нас. Тут вдруг увидели, что по мостам переходят войска наши на эту сторону Днепра, за ними толпой тащатся на повозках и пешими бедные смоленские обыватели; резерв наш передвинулся за 5 верст на дорогу, идущую в Поречье, и две батарейные роты наши заняли возвышение вперерез большой дороги, а позади расположились гвардейские кавалерийские полки. Толпы несчастных смолян, рассыпавшихся по полю без крова, приюта, понемногу собирались сзади, около нас, чтобы продолжать далее свое тяжелое странствование. Крики детей, рыдания раздирали нашу душу, и у многих из нас пробилась невольно слеза и вырвалось не одно проклятие тому, кого мы все считали главным виновником этого бедствия. Здесь я сам слышал своими ушами, как великий князь Константин Павлович, подъехав к нашей батарее, около которой столпилось много смолян, утешал их сими словами:
– Что делать, друзья! Мы не виноваты. Не допустили нас выручать вас. Не русская кровь течет в том, кто нами командует. А мы, и больно, но должны слушать его! У меня не менее вашего сердце надрывается.

Когда такие слова вырывались из груди брата царева, что должны были чувствовать и что могли говорить низшего слоя люди?

Ропот был гласный, но дух Барклая ни мало не поколебался, и он все хранил одинаковое хладнокровие; только из Дорогобужа он отправил великого князя с депешами к государю, удостоверив его, что этого поручения, по важности, он никому другому доверить не может. Великий князь, как говорят, рвал на себе волосы и сравнивал свое отправление с должностью фельдъегеря. В этом случае Барклая обвинять нельзя. Трудно повелевать над старшими себя и отвечать за них же. А великий князь и Багратион были старее Барклая; и они оба роптали не менее других.

На этой позиции мы простояли только несколько часов, потом нас повели по дороге на Духовщину. Едва мы сделали несколько верст, как нас своротили по проселку, на большую дорогу из Смоленска в Москву. Проселком мы шли около 20-ти верст и на дороге имели ночлег. Этот переход был до такой степени затруднителен, что колонны беспрестанно останавливались, ибо, кроме того, что по этой дороге едва-едва могла пробраться крестьянская телега в одиночку, – до такой степени она была узка, – она сверх того была вся в горах и пересечена источниками, на которых еле держались мосты, а другие таки просто обрушивались под орудиями. Наконец мы стали вытягиваться на большую дорогу в 16-ти или 18-ти верстах от Смоленска.

После слышал я суждение Ермолова, что здесь была самая важная ошибка в эту кампанию. Багратион шел уже по Московской дороге; мы были в гористых ущельях; французы хотя и не перешли Днепра, но уже стояли почти против того пункта, где мы гусем выходили из ущелья, и у них под носом был брод; так что, ежели бы Жюно схватился и перешел через Днепр, мы все живьем были бы перехвачены или, самое лучшее еще — отрезаны опять от Багратиона и отброшены к Духовщине, тогда бы нам другого пути не было, как идти на Белую и оттуда искать случая вновь соединиться с Багратионом. Но, к нашему счастью, казаки, не помню теперь, под командой Исаева или Карпова, цепью своей так хорошо закрывали наше критическое положение и удерживали натиски французской кавалерии, переправленной без пехоты за Днепр, что мы этому обязаны своим спасением. Когда мы вышли на большую дорогу, тогда гренадеры обращены были к Валутиной горе и там, твердостью своей, загородили путь французскому напору в преследовании нас.

Выйдя на большую дорогу, мы благополучно следовали к Дорогобужу. Здесь со мной встретился странный случай. Года за четыре, бывши в отпуску, ездил я из Смоленска, проселком, к дяде моему, в деревню Михайловку, находящуюся верстах в 8-ми от Дорогобужа, в сторону к Смоленску. В Дорогобуже я не был и местности не знал. Когда мы теперь пришли к Дорогобужу, нас поставили в позицию: разумеется, армия впереди, а резерв – позади ее. Меня откомандировали фуражировать в тылу наших. Я поехал по проселку и сделал верст 10. Приехавши в одну деревню, приказал команде отправиться по дворам для отыскания овса и сена, а сам остался у входа в селение. Вдруг подходит ко мне человек и называет меня по имени. Не узнавши его, я спрашиваю, кто он и что ему нужно. Он отвечает, что он – человек моего дяди и что удивляется, как я приехал на эту дорогу за французами, ибо французы в 2-х верстах отсюда по дороге от Ельни к Дорогобужу. Из слов его замечая, что французы обходят уже Дорогобуж, я стал подробнее его расспрашивать, и зачем он сам тут, ибо я полагал, что деревня дяди, Михайловка, уже нами пройдена и находится впереди нашей линии. Как же я удивился, и вместе с этим испугался, когда он удостоверил, что эта и есть самая деревня дяди и что я, вместо того, чтобы ехать в тыл армии, сам теперь нахожусь впереди оной и почти на носу у французов! Собравши фуражиров, я пошел на рысях к роте, но роту уже не нашел на старом месте, а на новой позиции, и в проезд мой я уже перерезал передовую линию. Это обстоятельство долго было для меня загадкой; но в 1830 году, когда я служил в Туле и Ермолов был у меня, в разговоре с ним, я коснулся этого обстоятельства, и он вдруг остановил меня вопросом: «Как ты знаешь это? Ведь это наша государственная тайна! За нее Багратион настаивал, чтобы нашего тогдашнего генерал-квартирмейстера Толя, ежели не расстрелять, то по крайней мере облечь в «белый крест» (т. е. разжаловать в солдаты), ибо он расположил под Дорогобужем армию так, что она стояла тылом к французам, а лицом – к Москве». Я объяснил Ермолову все мной написанное выше.

   

Поделиться ссылкой:

 

Жиркевич И. С.: 4 комментария

  1. Панас Смолянин

    "Но до Нилусовой батареи не долетало ни одно неприятельское ядро, ибо она стояла гораздо выше той французской батареи, которая была направлена против неё".

    А где стояла французская батарея?

  2. Смоленск1812

    «А где стояла французская батарея?»

    Согласно большинству карт Смоленского сражения батареи, о которых говорит Иван Степанович, располагались напротив друг друга. Причем, французские батареи изображают на возвышенности левого берега.
    Предполагаю, что Вы намекаете на план сражения, где батареи французов изображены непосредственно в долине реки вдоль нынешней ул. Соболева.
    И здесь в словах Жиркевича цепляет фраза «стояла гораздо выше».
    Можно предположить, что Жиркевич описывает лишь лишь эпизод сражения, после которого неприятельская батарея сменила позицию.
    С другой стороны, обратите внимание на расстояние между батареями нашими и неприятельскими (измерьте на Яндекс-карте: https://www.smolensk1812.ru/schemes/voiska_na_yandeks-karte/?show=fullscreen) — 1200 - 1300 метров.

    «Несмотря на то что дальнобойность орудий была достаточно большой, дистанция практической стрельбы была невелика из-за смещения ядер в полете. 12-фунтовая пушка могла бить на расстояние 2600 м, а единорог — до 2000 м. Однако дистанцией прицельного огня считалось расстояние в 1200 м как наибольшее и 600—900 м — как наилучшее. В этом не было ничего удивительного — слишком велико боковое отклонение ядер. В пределах этой тысячи метров снаряды могли уклоняться от цели на 12—50 м.»
    http://www.best-army.ru/archives/229

    То есть, те самые приблизительно 900 метров — это от батареи Нилуса до современной ул. Соболева, которая проходит в долине Днепра.
    Логично предположить, что данная именно артиллерийская дуэль была взаимно не слишком эффективной.

    К тому же, русская армия оборонялась и действие батареи, как Вы прочли, удерживало, главным образом, наступление пехоты неприятеля.

  3. Панас Смолянин

    "Предполагаю, что Вы намекаете на план сражения, где батареи французов изображены непосредственно в долине реки вдоль нынешней ул. Соболева".
    Ага, намекаю - вот на этот план план с директрисами http://gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k36732k/f207.image, вот отсюда http://gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k36732k.r (который, кстати, почему-то не удостоился быть упомянутым в ваших schemes).

    "Можно предположить, что Жиркевич описывает лишь эпизод сражения, после которого неприятельская батарея сменила позицию".
    Можно, конечно, но вряд ли это удастся обосновать - ведь Смоленское сражение 17 (5-го ст.ст.) августа в своей активной фазе продолжалось всего несколько часов: "Ровно до трех часов битва ограничивалась перестрелкою … С французской же стороны пушечных выстрелов по городу не было … взвилась у неприятеля … ракета – это было в исходе третий час. … ".

  4. Смоленск1812

    Уважаемый Афанасий, ну Вы, извините, и нахрап.
    Что значит, "почему-то не удостоился"? Вы где-нибудь здесь видите таблички: "Закрыто" или "Не беспокоить"? 🙂
    Если так рассуждать, то еще о-очень и о-очень много чего не удостоено попасть на этот сайт. Но просто потому что тема очень обширная.
    Понимаю, в чем Вы видите "подвох" в этом плане сражения. Неудобный он какой-то, что ли. Отличается от "типовых" и общепринятых.
    Пушки французов слишком близко к берегу Днепра у Рачевки, зато кавалерия Скалона, прямо по И. П. Липранди, готова ретироваться в крепость через Молоховские ворота.
    Между прочим, план 1820 года! В числе наиболее ранних опубликованных.
    Размещаю этот план среди прочих. И Вам спасибо, что напомнили о его существовании.
    https://www.smolensk1812.ru/schemes/#panckoucke

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Наверх